У всех на виду

«Веди себя достойно, Виктор, — постоянно твердила мать, — не забывай, что ты из интеллигентной семьи». Вести себя достойно для мальчика означало, что надо слушаться старших, не шуметь, не кричать в общественных местах, не обижать тех, кто послабее, не врать и т. п. Но к чему обязывает упоминание о семье из двух человек: матери — школьной учительницы и тринадцатилетнего подростка в сложном переходном возрасте? Отец Виктора пропал без вести в 1943 году на фронте. Мамин старший брат дядя Дима после третьего развода жил бобылём в коммуналке неподалёку и частенько коротал время у своих единственных родственников. Он олицетворял собой мужское начало в воспитании племянника и исполнял своего рода «соло на тромбоне» — осаживал резкими звуками его строптивость.

Матери и её брату приходилось напрягаться, чтобы противостоять влиянию улицы, где Виктор познавал неприглядную послевоенную изнанку жизни и нравы, далёкие от идеальных.

Мальчишеские игры и дерзкие проказы порой выходили за грань допустимого и по существу являлись мелким хулиганством. Но, к счастью, всё обходилось без серьёзных последствий.

Серёжка Сахно из их компании слегка заикался, не выговаривал букву К и называл банку консервов «ансерва», за что и получил своё прозвище.

— Айда за мной! — возбуждённо предложил как-то Ансерва. — Я нашёл лаз на склад пивзавода «Заря». Там полно ящиков с бутылками пива. Можно запросто их стибрить, сколько унесём.

— Воровать не полезу и вам не советую, — твёрдо сказал Виктор. — Не хочу, чтобы у мамы были из-за меня неприятности. И потом, я — из интеллигентной семьи.

Заводила — белобрысый скуластый Валентин — скептически оглядел его, цвиркнул слюной сквозь зубы, как только он умел, и воскликнул:

— Гля, гнилой интеллигент объявился!

Ребята засмеялись.

— Почему гнилой?! — вспылил Виктор и вскочил со скамейки, на которой все сидели.

Но Валентин не проявил ответной агрессии.

— Мой отец так говорит, — спокойно сказал он. — В интеллигентах, считает он, одна шаткая рассудительность, а твёрдости нет. Потому и гнилые.

Ребята призадумались и на воровство не решились. Полезли на склад только Ансерва и Федя-худой. Заводские их поймали и надрали уши. Тем, к счастью, эта затея и кончилась.

Из школьной программы Виктор хорошо уяснил, что в социалистическом обществе нет эксплуататоров, что оно состоит из рабочего класса, колхозного крестьянства, служащих и прослойки советской интеллигенции. А теперь узнал от Валентина, что она с обидной приставкой.

В очередной раз, когда мать напомнила ему о семье, он решительно запротестовал:

— Не хочу относиться к прослойке из гнилых интеллигентов!

— Боже праведный! — воскликнула мать. — Какую глупость ты сморозил! Кто тебя этому научил? Чтобы я подобного больше не слышала, — возмутилась она. — Образованные, культурные люди — это цвет нации. Они не с Луны прилетели, а вышли все из народа. Мы по праву гордимся нашими учёными, инженерами, писателями, артистами, деятелями культуры. Учись усерднее, и в твою голову глупости проникать не будут.

Значит, образованность — и есть интеллигентность, — решил Виктор, но все же обратился к дядьке, чтобы укрепиться в своём понимании.

Дядя Дима как раз сидел на диване и читал газету, которую принёс с собой.

— Интеллигент и есть образованный человек?

Дядя отложил газету, внимательно посмотрел на племянника и ответил многозначительно и неопределённо:

— И да, и нет.

Затем он пригладил редкие волосы и выдержал паузу.

— Конечно, интеллигентный человек должен быть образованным, — веско сказал он. — Это факт. Но всё же интеллигентность — это скорее состояние духа, который характеризуют такие признаки, как совестливость, честность, сострадание к людям, заряженность на постоянный поиск истины и многие другие.

Дядя окончил университет и в молодости серьёзно увлекался философией. Он любил порассуждать на досуге о высоких материях, когда для этого представлялся случай и появлялись заинтересованные слушатели. Дядя приосанился и почувствовал свою востребованность.

— Ты можешь окончить три вуза, — увлечённо продолжил он, — перечитать все книги в городской библиотеке, посещать театры, выставки картин, а интеллигентом не станешь. А вот Пешков, он же пролетарский писатель Максим Горький, оперный певец Фёдор Шаляпин вышли из самых низов и поднялись к вершинам культуры. Они стали выразителями дум своего поколения. Да, таким примерам в нашем отечестве нет числа. Конечно, человека формирует среда, и прежде всего семья, но, оказывается, можно добиться многого самим. А как, спросишь. Только упорным и постоянным самообразованием и самовоспитанием. За образцы надо брать выдающихся личностей, а не соседа Ивана Ивановича, который хлещет пиво и играет в домино, а остальное ему по барабану. Понял? — строго спросил дядя и откинулся на спинку дивана.

— Ничего не понял! — чистосердечно и с раздражением признался мальчик.

— Потом поймёшь, — усмехнулся семейный философ и назидательно сказал: — Рассчитывай прежде всего на себя. Читай умные книжки, слушай мать, мудрых людей. Заставь душу трудиться, и жизнь сама тебя научит, что хорошо, а что — плохо. Смотри, не опускайся до пустого её прожигателя.

Вот так: обратился подросток с одним вопросом, а получил целый набор постулатов для размышлений и сомнений на всю жизнь.

***

Шли годы. Виктор Кольцов рос, взрослел, набирался ума-разума, много читал, постигал окружающий мир и людей, учился позиционировать себя в разных ситуациях. Окончил школу, затем вуз, поработал на производстве и окончательно сделал выбор — стать преподавателем в университете. Теперь к нему — кандидату наук, доценту — коллеги и студенты уважительно обращались «Виктор Степанович». Тридцатипятилетнему доценту, высокому, по-юношески стройному, постоянно не давал покоя вопрос: всегда ли он поступал по совести? Ведь приходилось идти на компромиссы, лавировать, противостоять всяческим соблазнам. Самое трудное было самому убедить себя в недопустимости поблажки. Однажды прочитал мудрые слова Льва Николаевича Толстого: «Жить надо по своей совести, которая тебе по силам», — и они укрепили его дух. Внешние обстоятельства бывают выше человеческих, возможностей и принципов: война, стихийные бедствия и т. п., и в этих экстремальных ситуациях не каждому дано стать героем. Но в обычной жизни, когда над тобой и твоими близкими смертельная опасность не нависает, то у тебя нет оправданий для проявление слабости, ибо по твоим силам поступать по своей совести и не сожалеть потом о неблаговидных поступках.

А жизнь постоянно в большом и малом испытывает на прочность характер человека и его жизненные принципы, которые не есть вещь в себе, а проявляются в делах и поступках. Особенно это наглядно, когда человек становится начальником и у всех на виду.

***

Уже год, как Виктора Кольцова с подачи ректората и парткома коллектив факультета избрал деканом. Это было время развитого социализма, а спустя годы выяснилось, что на самом деле страна сползала в застой. Вопреки большим сомнениям и опасениям, дело у декана заладилось — коллеги ему поверили и стали поддерживать во всех начинаниях.

Сложно складывались взаимоотношения только с заведующим кафедрой философии профессором Русаковым Александром Михайловичем. В свои 65 лет это был ещё крепкий мужчина, волевой, амбициозный, явный формальный и неформальный лидер. Стального цвета волосы его совсем не поредели и были гладко зачёсаны назад.

В прошлом Русаков занимал высокие должности в партийных органах, затем перешёл на работу в вуз, защитил кандидатскую, за ней — докторскую диссертацию, завоевал авторитет в научных кругах и во властных структурах. Он принадлежал к плеяде ревностных блюстителей чистоты марксистко-ленинского учения и потому зорко следил за тем, чтобы ревизионизм не разъел, как кислота, устои самого передового учения в мире. Малейшее подозрение, даже колебание воздуха в этом направлении вызывали у него упреждающий отпор.

— Вы максималисты, — поучал профессор Русаков аспирантов и молодых преподавателей. — Ухватились за высказывания юного Маркса: «Подвергай все сомнению».

Круглое лицо профессора краснело, а взгляд серых глаз становился жёстким.

— А почему же вы не подвергаете также сомнению этот девиз классика и воспринимаете все буквально? Надо быть последовательными. И потом, — возвышал голос Александр Михайлович. — Вы за глаза корите нас, умудрённых опытом и жизнью учёных-обществоведов в ортодоксальности, что мы хотим превратить марксистско-ленинское учение в догму, в застывшую форму. Это далеко не так. На самом деле мы проявляем мудрость и осторожность и предостерегаем вас от скоропалительных решений.

Русаков имел своё твёрдое представление об окружающем мире, которое не совсем совпадало с действительностью. Как писал Эрих Мария Ремарк, человек живёт на семьдесят пять процентов исходя из своих фантазий и только на двадцать пять процентов исходя из фактов, в этом его сила и слабость. Профессор никому не доверял до конца и опасался, что любая инициатива, осуществляемая без его ведома, может нарушить созданное им в воображении статус-кво. Масштаб кафедры для него был явно мал, он вмешивался во всё происходящее на факультете, и многие считали за благо ему не перечить.

Кольцов уважительно относился к заведующему кафедрой, ценил его опыт, обсуждал с ним текущие дела и перспективные проблемы развития факультета. Но если понимал, что для дела будет лучше принять решение, расходящееся с представлениями Русакова, то делал это без колебаний. Такая самостоятельность явно не устраивала стареющего авторитета, и он искал случай поставить декана в позу «зю», то есть под свой абсолютный контроль. И случай вскоре представился.

Они сидели вдвоём в кабинете профессора и пили чай, который заварила лаборант кафедры Леночка. На столе лежал толстый переплетённый том докторской диссертации Кольцова, а Александр Михайлович отхлёбывал чаёк из стакана в серебряном подстаканнике и просматривал отзывы оппонентов.

— Хорошо, — ронял он слова. — Отлично. Ну, это несущественное замечание... — Профессор отложил бумаги в сторону, посмотрел в окно, за которым багровым светом пылал закат, как будто у кромки горизонта разлилась плавленая масса металла. — Завтра будет ветрено, — сказал хозяин кабинета и отвернулся от окна.

— Знаешь, Виктор, твой зам по науке не на своём месте, — резко сменил он тему разговора. — Она даже внешне на парикмахершу похожа. Убери её, а мы подберём тебе более достойную кандидатуру.

По старой партийной привычке Русаков к своим молодым коллегам уверенно обращался на «ты» и по имени. Кольцова это нисколько не обижало, так как Александр Михайлович годился ему по возрасту в отцы, а на людях не допускал подобной фамильярности. Однако Виктора неприятно покоробили слова «парикмахерша», «убери её», «мы тебе подберём зама».

Сидоренко Эмма Ивановна действительно была не из красавиц, но добросовестная и инициативная работница, и всё делала с душой. Мать её тяжело заболела и слегла, а все заботы по дому, отцу и младшему брату легли на её плечи. А когда умерла мать, то онкологический недуг поразил отца, и лазарет в доме продолжился. Брат женился и ушёл из дома. Так что личная судьба у Сидоренко не сложилась. Для неё главным стала работа и только работа.

— Причём здесь кадровый вопрос? — удивился Кольцов. — Зам меня полностью устраивает, а главное, деятельность её полезна делу. Простите, не понимаю Вас, Александр Михайлович.

Профессор изучающе посмотрел на него и чуть покачал головой:

— Ты действительно не понимаешь или прикидываешься? — как-то вкрадчиво спросил он. — Тебе даёт совет, прости за тавтологию, председатель учёного совета по защите докторских и кандидатских диссертаций.

Кровь ударила Виктору в голову. Теперь он всё понял. Ему предлагалось предательски поступить по отношению к своей помощнице, а взамен получить гарантию успешной защиты. Чтобы эмоции не возобладали над разумом, он мысленно просчитал до пяти, а затем, прямо глядя в глаза председателю совета, сказал:

— Моя мать — мудрая женщина, наставляла меня: Виктор, поступай всегда достойно и не роняй свою честь. Если вопрос поставлен вами именно так — или-или, то…

И тут эмоции всё же возобладали. Он взял том своей диссертации, повертел его в руках, как будто хотел прикинуть на вес, и со словами «тогда диссертацию защищать не буду!» швырнул его под стол в корзину для использованных бумаг. И выскочил за дверь.

Через минуту к нему в кабинет примчалась запыхавшаяся лаборантка Леночка с диссертацией и отзывами. Она попросила, чтобы он срочно вернулся на кафедру философии.

— Мальчишка, как ты себя ведёшь! — отчитал его Александр Михайлович. — Не стыдно так дурить и выкидываться осетром?! Не ожидал такого от тебя. Ты меня не так понял и полез в бутылку. Возьми себя в руки и продолжай готовиться к защите.

— Простите за глупую выходку, — повинился Кольцов, — с нервами не совладал. В детстве меня учили манерам интеллигентного человека, но влияние улицы всё же проявилось. Виноват, исправлюсь.

Русаков ещё немного побухтел и извинение принял. Казалось, инцидент исчерпан и отношения восстановлены. Ан нет!

За неделю до дня защиты декан ушёл в отпуск. Заскочил на факультет только чтобы отпечатать бумаги к заседанию совета и на ходу спросить, как дела. Смотрит, а его зам по науке Сидоренко явно чем-то расстроена и не в силах этого скрыть.

— Я всё понимаю, — сказала она каким-то раздавленным голосом, — и не хочу создавать вам трудности при защите диссертации. Вот. — И она вручила заявление с просьбой уволить её с занимаемой должности.

— О чем вы, о каких трудностях речь?

— Профессор не успокоится, пока я не уйду, — разъяснила Сидоренко. — Он прямо сказал мне, что я не на своём месте, что и вы такого же мнения, но как интеллигентный человек затрудняетесь сказать мне об этом. А коллектив факультета ждёт, чем вся эта история закончится.

«Неугомонный старик, — затрынкало у Кольцова в голове звуками оборвавшейся гитарной струны, — пока своего не добьётся, не успокоится. Не мытьём, так катаньем хочет мне хребет переломить».

Он порвал заявление на мелкие кусочки и строго сказал:

— Идите работайте. Эта проблема касается только меня. А если меня обломают, то уйдём со своих мест вместе. Я вас попрошу продержаться всего неделю и не поддаваться на провокации. Если на свою выдержку не надеетесь, то «заболейте», в конце концов.

Защита докторской диссертации прошла успешно, без особых сложностей. В урне для бюллетеней оказался всего один «чёрный шар».

К концу банкета после защиты все расслабились и принялись шутить на все лады. Корреспондент университетской газеты Вера Уханеева, сама того не подозревая, спровоцировала новоиспечённого доктора наук на весёлую историю.

— Как вам при такой загрузке, — удивлялась она, — удалось написать и защитить свою работу. Поведайте нам об этом, Виктор Степанович.

— Честно признаться, сам не знаю, — ответил он. — Видите ли, над нашей квартирой на четвёртом этаже живёт профессор Черемисов, а на втором под нами — профессор, доктор медицинских наук Суконцев. Своим научным авторитетом они сверху и снизу давили на меня, бедного доцента. А дома жена напрягала: «Пиши докторскую, — твердила она, — а то тебя другие обгонят». От напора со всех сторон устремлялся к окну, чтобы перевести дух. Окно выходило на главную улицу, и хорошо было видно каменное изваяние фигуры Владимира Ильича Ленина с простёртой вперёд рукой. Вождь мирового пролетариата своим жестом требовательно указывал: садись и пиши докторскую. Таким образом, — подытожил Кольцов, — круг замкнулся, и мне ничего не оставалось, как под давлением выполнить задуманное.

Все посмеялись весёлой придумке. Улыбнулся и профессор Русаков, но всё же решил, что за ним должно быть последнее слово.

— Весёлый ты, как я погляжу, парень, — тихо сказал он, чтобы его никто не услышал, — но упёртый. Вероятно, Виктор, ты так и не понял, какому риску себя подвергал.

— Почему не понял — очень даже понял, — ответил Кольцов. — Защитой диссертации рисковал — да, а честью и совестью — нет.

Вокруг все галдели, и их слов никто не услышал.