4,9 м/c
53%
753 мм рт. ст.
18 °C
С началом пандемии коронавируса количество скандалов, связанных с медиками и системой здравоохранения, растёт с каждым днём. Однако врачебные ошибки были всегда, из-за них люди умирали или становились инвалидами. И за них можно привлечь к ответственности. Чаще к гражданско-правовой, гораздо реже — к уголовной. О том, как проходят так называемые «врачебные дела», как ведут себя с пострадавшими пациентами врачи и сколько можно отсудить у больницы, donnews.ru рассказал специалист по защите прав пациентов, член комитета по здравоохранению РОО «Опора» Алексей Пешков.
— Алексей Михайлович, расскажите, как вы вообще выбрали столь узкое и, как я понимаю, непопулярное направление.
— Медицинским правом я занимаюсь уже 21 год. Мои основные направления — это защита прав пациентов, инвалидов, также я занимаюсь юридическим сопровождением суррогатного материнства.
— А у нас есть такие случаи?
— Конечно. В последнее время всё больше пар решается на это: либо женщина не может сама выносить ребёнка по медицинским показаниям, либо фигуру не хочет портить, а бывает, что это просто дань моде. Есть целые агентства, которые занимаются подбором суррогатных мам. Хотя я считаю, что это, конечно, нарост, который надо убирать. Брать по 250 тысяч рублей просто за то, чтобы предоставить сведения о суррогатной маме, мне кажется ненормальным.
— Сколько стоит суррогатное материнство в Ростовской области?
— От 1,5 млн рублей, плюс содержание мамы все 9 месяцев и платные медицинские услуги.
— Вы сталкивались со случаями, когда суррогатная мать решала нарушить договорённость и оставить ребёнка?
— Нет. Я в договоре с суррогатной мамой уже на начальном этапе прописываю, что никаких прав на ребёнка она не имеет. К тому же ряд нормативных документов не позволяет ей такого сделать. Это скорее в кино бывает.
— Давайте вернёмся к тому, как вы выбрали медицинское право.
— Я начинал свою деятельность в медицинской страховой компании «Литер-полис-здоровье» в должности замдиректора в 1999 году. В те годы как раз только начиналось становление защиты прав пациентов. Потом с 2004 года по 2012 годы руководил юридическим отделом в страховой компании «Панацея». С 2012 года я являюсь частнопрактикующим юристом и третейским судьёй. Мой минимальный размер компенсации морального вреда в 1999 году составил 10 тысяч рублей, максимальный на данный момент — 2,5 миллиона рублей.
— Сколько в среднем в год у вас дел?
— Я специализируюсь на компенсации морального вреда и летальных исходах. Самые страшные случаи — это, конечно, потеря родителями ребёнка. Если говорить о врачебных делах, то в среднем в год у меня от 10 до 15 дел находятся в производстве на разных стадиях.
Вообще, многие пациенты либо их родственники сразу после происшествия обращаются в следственные органы. Им кажется, что так будет быстрее. Они хотят даже не посадить врача, а, скорее, уволить, чтобы он больше не причинил вреда другим пациентам.
— Следственные органы сами не инициируют проверки по факту смерти пациентов?
— Проверку качества оказанной медицинской помощи проводит Минздрав, Росздравнадзор, страховая компания, но не следствие. Конечно, если мама, потерявшая ребёнка, обращается в СМИ, то такая публикация по закону приравнивается к обращению в следственные органы. Следственные же органы проводят предварительное следствие, возбуждают уголовное дело, выносят постановление о проведении судмедэкспертизы, составляют и утверждают обвинительное заключение у прокурора, передают дело в суд.
Потом, не забывайте, что если в течение 10 дней не получилось изъять медицинскую документацию, то следователь быстро выносит постановление об отказе от возбуждения уголовного дела. И всё. Поэтому я рекомендую своим доверителям идти первоначально по гражданско-правовому пути. То есть мы привлекаем к ответственности не физическое лицо — врача, а медицинскую организацию как юридическое лицо, чтобы наказать рублём.
У нас, к сожалению, по статьям «Причинение смерти по неосторожности» или «Причинение тяжкого вреда здоровью человека по неосторожности» сроки давности привлечения к уголовной ответственности составляют всего 2 года с момента предполагаемого преступления. И пока материалы дела находятся на экспертизе, пока дело передают в суд, эти два года и проходят. В итоге на первом же заседании адвокат врача просит прекратить уголовное дело в связи с истечением сроков давности. Дело прекращается. Но это не означает, что врач остался невиновным, это не реабилитирующее основание для прекращения дела. Однако к уголовной ответственности врача привлечь уже нельзя.
— Расскажите про некоторые из ваших дел.
— Самые распространённые дела — это акушерско-гинекологические и хирургические. Мальчик 16 лет случайно вдохнул канцелярскую шпажку. Семья из области сразу поехала в одну из областных больниц. Там вместо того, чтобы провести трахеотомию, то есть вскрыть грудную полость и достать шпажку, попытались решить ситуацию эндоскопически. Ничего не получилось.
Затем перевели из реанимации в хирургическое отделение, но не организовали должного наблюдения за мальчиком. Утку ему не дали, поэтому ночью он сам пошёл в туалет, упал. Вместо того чтобы уже в этот момент вскрыть грудную клетку и вытащить шпажку, они опять попытались сделать это эндоскопически. В итоге мальчик умер.
Суд первой инстанции назначил судебно-медицинскую экспертизу и по её результатам установил, что были дефекты оказания медицинской помощи. Маме присудили 1,1 млн рублей компенсации. Понятно, что жизнь ребёнка невозможно измерить деньгами, но так мы хотя бы восстанавливаем право близкого родственника на компенсацию за те страдания, которые он пережил в связи со смертью ребёнка.
Больница оспорила это решение, теперь идём в Ростовский областной суд. Мы, кстати, с этой больницей полтора месяца вели переговоры по досудебному урегулированию. Там было и уголовное дело, но в связи с истечением срока давности оно было прекращено.
Оставался только гражданский процесс. До этого у меня уже было два дела с этой больницей, и они выплачивали компенсацию в досудебном порядке. Но в третий раз решили нанять адвоката. Видимо, им проще платить ему огромные гонорары, вместо того чтобы перед матерью погибшего ребёнка хоть как-то загладить вину.
Ещё одно дело, решение суда по которому было вынесено с месяц назад: женщина с мужем планировали ребёнка, но на сроке 20 недель у плода обнаружили порок сердца, у мамы — предлежание плаценты, надо было прерывать беременность. Минздрав её направил в больницу, которая специализируется на медицинских абортах. Сейчас, кстати, они заявляют, что женщина сама хотела делать аборт и никто её туда не направлял. Такое, к сожалению, вообще постоянно происходит, врачи очень редко ведут себя корректно. Винят во всём пациентов, обвиняют их в недобросовестности, лишь бы вину не признавать.
Так вот, женщине прервали беременность, но так, что у неё начался сепсис — заражение крови — и развилась почечная недостаточность. В итоге она осталась инвалидом первой группы. Ей ещё очень долго предстоит лечиться, ни о каком втором ребёнке речи уже не идёт.
От досудебного урегулирования больница отказалась, и мы пошли в суд. Экспертиза показала, что дефекты медицинской помощи были. Женщина потребовала 5 миллионов ей и 3,5 миллиона мужу. Присудили 650 тысяч ей и 150 тысяч мужу. Конечно, люди остались недовольны, теперь идём в Ростовский областной суд.
Ну и не могу не вспомнить случай, когда ребёнка из Азова сделали инвалидом в больнице. Анестезиолог-реаниматолог, не учитывая вес ребёнка, ввёл ему дозу препарата для анестезии, которая была превышена вдвое! В итоге — остановка сердца, мозг мальчика был 5 минут без кислорода. И, как результат, ребёнок стал лежащим инвалидом. Теперь его лечат в Испании, активно ставят на ноги.
— А с чем мальчик поступил в больницу?
— Всего лишь лимфоузел воспалился. Как потом показала экспертиза, можно было и без операции обойтись.
— В чём специфика медицинского права?
— Есть два основных правовых момента. Во-первых, пациенты как потребители медицинской услуги имеют право на компенсацию морального и материального вреда при наличии вины врача, противоправного поведения и причинно-следственной связи между дефектами медпомощи и, к примеру, ухудшением состояния здоровья или смертью. При этих условиях судом назначается компенсация.
Во-вторых, уже само наличие дефекта медицинской помощи даёт право пациенту или его родственнику на получение компенсации морального вреда. Даже если этот дефект не привёл к утяжелению состояния человека. Здесь, слава богу, судебная практика сдвинулась с мёртвой точки.
— С какими медучреждениями вы чаще сталкиваетесь в практике, с частными или бюджетными?
— И с теми, и с другими. Но частных процентов двадцать, там всё гораздо проще. Для них очень важна репутация, и они делают всё, чтобы помириться с пациентом до суда. С 10% частных клиник были заключены мировые соглашения на досудебном этапе.
Но основная проблема заключается в отсутствии критериев для присуждения компенсации. Есть же тяжкий, средний и лёгкий вред здоровью, летальный исход. Можно было бы установить, к примеру, что лёгкий вред — это до 400 тысяч и так далее. Но этого нет, судья определяет самостоятельно сумму компенсации, исходя из «принципов разумности, справедливости и добросовестности».
— А на что же ориентируется судья при вынесении решения о сумме компенсации? На практику?
— У нас нет прецедентного права, как, например, в Англии. Судебная практика компенсации морального вреда в настоящий момент только формируется.
Самые распространённые дела — это акушерско-гинекологические и хирургические. Скажу, что самый лучший вариант, это когда судья женщина и когда у неё было что-то похожее в жизни. Потеряла ребёнка, к примеру. Вот тогда она внимательно слушает весь процесс, пропускает всё через себя и априори на стороне истца. И компенсации морального вреда гораздо больше.
— Но это же неправильно.
— Конечно, это субъективность, а суд должен быть беспристрастен.
— Врачи, из-за которых случаются процессы, продолжают работать?
— Тут надо распределять виды ответственности. Есть дисциплинарная, то есть выговор, замечание, увольнение. Но это в компетенции главного врача. Мы это можем требовать на стадии подачи претензии.
Лишить врача права заниматься медицинской деятельностью можно только в рамках уголовного дела.
— И много дел заканчивается закрытием? Не все же.
— В единичных случаях уголовные дела вообще доходит до суда. Если брать статистику СК РФ, то в 2019 году из 6 тысяч медицинских дел, взятых в производство, по 3 тысячам были возбуждены уголовные дела. Из них только 3% дошло до суда. Бастрыкин — глава СК РФ — с 2016 года говорит о создании специальных отделов, которые бы занимались только врачебными ошибками. В том числе, о создании при СК экспертного учреждения, которые бы делало объективные экспертизы.
— Это настолько актуально?
— К примеру, назначили экспертизу в бюро судебно-медицинской экспертизы Ростовской области. О какой независимости может идти речь? Кто её там делает? Врач, который учился с тем же врачом, на которого он пишет заключение? Если это даже не так, то в любом случае имеется цеховость. Пусть мы хоть в Краснодарский СМЭ пойдём, он всё равно подчиняется Минздраву, по уставу он его учредитель. Это очень большая проблема. Бюро СМЭ нужно выводить из ведения Минздрава и передавать Минюсту, чтобы была хоть какая-то независимая экспертиза. И, конечно, изменить сроки их проведения, тогда врачи начнут и к уголовной ответственности привлекаться.
— По вашим оценкам, большинство гражданских дел оканчивается в пользу пациентов или всё же нет?
— Да, большинство решений выносятся судом в пользу пациентов и их родственников. Однако дела сильно растянуты во времени. От момента подачи иска до вынесения решения суда первой инстанции проходит в среднем 9 месяцев. Потом ответчик может оспаривать решение вплоть до Верховного суда. И нельзя забывать про исполнительное производство, потому что присуждённые деньги пациенту ещё надо получить через министерство финансов Ростовской области.
Но в любом случае с нашей помощью люди стали активнее отстаивать свои права, видя результаты, которых удаётся достичь. А вообще из-за коронавируса дел намного меньше.
— Странно, я думал, наоборот, сейчас вал идёт.
— Я тоже думал, что будет больше. Но по факту со всей России — я работаю по всей стране — за этот год ко мне обратились по вопросу о привлечении врачей к ответственности при заболевании коронавирусом только родственники двух погибших пациентов.
— Просто очень много историй в соцсетях, в СМИ о нарушениях, гораздо больше, чем было раньше.
— Да, но смотрите, что получается. В первую очередь нужно доказать, что у пациента был ковид, для этого мы обязательно настаиваем на вскрытии, пишем заявление в следственные органы, в рамках уголовного дела проводится доследственная проверка. Многое будет зависеть от скорости действий следователя, от того, как быстро он будет изымать необходимые медицинские документы. Вирус какое-то время живёт даже в мёртвом теле, и если этот факт мы зафиксируем, тогда однозначно начнётся проверка, проводилось ли врачами должное лечение пациента от ковида. Если пациента лечили от сопутствующего заболевания — пневмонии, которое вызвано первичным заболеванием — коронавирусом, то сначала мы доказываем, что ковид у пациента был, потом, что его не лечили надлежащим образом. Устанавливаем должностное лицо, ответственное за лечение (лечащий врач), привлекаем его к уголовной и гражданско-правовой ответственности.
Вообще сложно, когда родственники ко мне поздно обращаются. Тут играет свою роль религиозный момент: 40 дней надо подождать, нельзя тело трогать. Чем быстрее ко мне человек обратился, тем больше шансов, что выиграем.
— Но дел, я так понял, в целом меньше, не связанных с коронавирусом тоже.
— Просто денег у людей нет, скажу честно.
— Сколько стоят ваши услуги?
— Консультация — полторы тысячи рублей, начинаю всегда с неё. Если брать досудебное урегулирование вопроса, то это 20 тысяч. Если судебный процесс, то 40 тысяч, начиная от подачи иска и заканчивая решением суда первой инстанции. На последнем заседании я эти документы вместе с заявлением о возмещении судебных расходов предъявляю. В большинстве случаев сумма полностью возмещается судом. Понятно, что защита прав пациентов, инвалидов — это социальные вопросы, и если вы разделите эти 40 тысяч рублей за процесс, длящийся в среднем 9 месяцев, то поймёте, мало это или много.
Вообще я работаю за 20% от суммы полученной компенсации морального и материального вреда. Это так называемый «гонорар успеха», который надо выплатить только после того, как истец получает деньги.
Я пытаюсь привлечь инвесторов, но, к сожалению, за 20 лет практики было всего 3 таких случая. Это когда у человека есть деньги и он соглашается оплатить все расходы по делу, претендуя на 50% от суммы компенсации, которую получит истец.
Иногда пациенты или их родственники не хотят оспаривать решение суда первой инстанции, если оно не в их пользу. К примеру, была проведена экспертиза в СМЭ Ростовской области, я вижу нарушения норм процессуального и материального права, предлагаю идти дальше. Но люди отказываются, в том числе и из-за отсутствия денежных средств.
Но я советую всегда идти до конца — лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Например, был такой случай, связанный с гибелью новорождённого ребёнка в сельской местности в другом регионе. Там всего одна больница, и судья нам сразу дала понять, что решения в нашу пользу не будет. Ей тут дальше жить, лечиться в этой больнице, и привлечь медиков к ответственности мы сможем только в суде следующей инстанции при обжаловании. В итоге мы оспорили решение и выиграли миллион с лишним.
— Но болеют же и люди с деньгами.
— У богатых таких проблем, как правило, нет. Мой контингент — люди среднего достатка. Богатые лечатся в клиниках, где очень редко совершают врачебные ошибки.
Бывают и доверители, которым результат совершенно не важен. Они прямо говорят: «Попортите им нервы, спустите на них всех собак, пишите в СМИ, жалобы в органы и так далее. Мы готовы платить сколько нужно, лишь бы они испытали всё то, что испытали мы, чтобы они тоже пожили в аду».
— Вы общаетесь с медработниками? Как они относятся к вашей деятельности?
— Лишь в 10% случаев встречается главврач, который садится за стол переговоров. На мой взгляд, нет ничего более правильного, чем общаться и вскрывать проблему. Мы прекрасно понимаем, что лучше решать вопрос в досудебном порядке и получить намного раньше компенсацию, которую соберут врачи этого отделения, либо сам виновный врач. Потому что в бюджете учреждения нет статьи на компенсации.
В 2010 году в Зимовниковском районе суд не побоялся присудить миллион за смерть молодой женщины, у которой осталось трое детей с бабушкой. Судья сказал, что эту историю знает, и пускай местная ЦГБ несёт ответственность.
А был и другой случай, когда на последнем заседании новый начмед падает на колени и говорит: «Прости нас, мать, угробили твоего сына, оставили сиротами детей. Мы всё понимаем, но мы живём в одном селе и всем миром сделаем что можем, поможем». Женщина в обморок, приводим в чувства, прошу у судьи пять минут на перерыв. И доверительница заявляет, что простила врача, просит отозвать исковое заявление. «Ну вот не могу я, простила. Всевышний так хочет», — говорит она. Бывают и такое.
— Медики по всей стране в последнее время часто жалуются на излишнее давление со стороны пациентов, жалобы, иски, суды: мол, невозможно работать. Это оправданно или медики в России просто не привыкли пока отвечать за свои ошибки?
— Чтобы ответить, надо вспомнить советские времена. У нас была медицинская помощь, и на неё выделялось 8% ВВП. А сейчас, в демократической России, не помощь, а медицинская услуга. Врачи вынуждены зарабатывать на чём угодно, над ними стоит план. Чтобы этого не было, врачам надо переориентироваться с услуги на помощь. Сами они этого не смогут сделать, государство должно помочь им выйти из состояния, в котором им надо всё время думать, как заработать, а не как оказать медицинскую помощь.
За рубежом врач знает, что он защищён страховкой. Во всём цивилизованном мире не медицинский юрист представляет интересы пациентов, а представители страховых компаний всё выясняют. Документы подтверждают врачебную ошибку, и пациенту или родственнику сразу выплачивают компенсацию. И уже потом разбираются, кто виноват.
А у нас как? Врачи говорят: «А вы докажите, что мы виноваты. Встретимся в суде».
А ведь иногда достаточно просто извиниться, признать вину. Наши люди отходчивые. Но если видят, что врач по-хамски себя ведёт, притом что у людей горе, то готовы идти до конца.
— Вы говорили, что максимальная компенсация в вашей практике была 2,5 млн рублей. Это что за дело?
— Это то дело, где в Азове мальчика сделали инвалидом. По первому иску суд постановил выплатить компенсацию морального вреда ребёнку и штраф за то, что довели дело до суда, в размере 1,5 миллиона рублей. По второму иску было взыскано 700 тысяч рублей компенсации морального вреда уже в пользу самой мамы и 1,8 миллиона рублей материального вреда за лекарства и реабилитацию, всего 2,5 млн рублей.
Плюс есть же ещё принцип преюдиции — то есть обязательность для всех судов, рассматривающих дело, принять без проверки доказательств факты, ранее установленные вступившим в законную силу судебным решением по другому делу, в котором участвуют те же лица. Это значит, что если мама ребёнка выиграла дело и решение суда вступило в силу, то затем папа, бабушка, сестра и так далее могут подавать такой же иск. По принципу преюдиции им тоже положена компенсация. Тут, правда, ещё один субъективный момент. Почему-то судьи всегда считают, что мужчины, в отличие от женщин, в меньшей степени испытывают физические и нравственные страдания. Например, суд присуждает отцу погибшего ребёнка меньшую сумму компенсации. Или женщине, простите, вырезали матку, она никогда не будет матерью, ей присудили 650 тысяч. А мужу — 100 тысяч. И то, что он ночевал в больнице, параллельно сам справлялся с 6-летним сыном, работал, не ел и не спал — не считается.
— Так называемое «кислородное дело», вы наверняка о нём слышали. С вами кто-то связывался?
— Ко мне никто из родственников погибших пациентов не обращался.
Я не знакомился с официальными документами, но косвенные факты говорят сами за себя. «Оксиген» закрылся, руководители органов здравоохранения ушли в отставку и на пенсию. Насколько я знаю, 5 родственников погибших всё-таки подали заявления в следственные органы. Причём делом занимается главное управление Следственного комитета. Если 5 дел есть, то как минимум родственники 5 из 13 погибших обратились в правоохранительные органы.
