Аморалочка

Всякий раз перед очередным заседанием я забегал в партком университета, чтобы поинтересоваться предстоящей повесткой дня. Знаете, надо быть готовым к любым неожиданностям.

Заместитель секретаря парткома по оргработе Дронов Иван Григорьевич, полковник в отставке, крупный мужчина с офицерской выправкой, степенно открывал папку и важно зачитывал вопросы повестки. Затем он захлопывал её, и черты лица его теряли напускную суровость, точно их озарил солнечный луч из-за туч.

— А на десерт… — тут он делал интригующую паузу и восклицал, — а на десерт — аморалочка!

Дронов бил пальцы о пальцы рук, вроде сбивал с них что-то прилипшее, а в глазах его искрились озорные искорки.

Под аморалочкой следовало понимать персональное дело коммуниста, допустившего аморальный поступок.

Люди старшего поколения хорошо помнят, как в восьмидесятые годы прошлого века в мире наметилась разрядка напряжённости. На центральном телевидении были организованы эфирные телемосты между СССР и США, во время которых граждане двух стран могли напрямую задать друг другу вопросы и комментировать услышанное. На одном из телемостов наша соотечественница повергла весь мир в шок. Она заявила, что в СССР секса нет, так как советские люди строят коммунистическое общество и не отвлекаются на всякие пустые забавы. Однако на самом деле секс в нашей стране присутствовал в полный рост, и любовные страсти бурлили как закипевшая вода в чайнике. Правда, официальная пуританская мораль скрывала под своим плотным покрывалом интимную жизнь соотечественников, представляя их бесполыми существами. Это ныне все нараспашку и альковных тайн более не существует. Известные в обществе люди, которые, казалось, должны подавать пример во всём, без стыда и совести прелюбодействуют и даже кичатся своими любовными похождениями. А жёлтая пресса и телевидение в подробностях смакуют их интрижки, свадьбы, разводы и скандалы. Что ранее считалось постыдным, обретает сейчас никого не шокирующую обыденность. Как говорят французы, такова теперь у нас селяви.

При коммунистах подобное не допускалось. Покопаться в интимной жизни людей можно было только на закрытых партийных собраниях с целью строго пресечь аморальные проявления отдельных товарищей, если на них поступали официальные жалобы.

Но не буду больше загружать читателей абстрактным морализированием, которое всегда бездарно, перейдём к конкретике. На очередном заседании парткома университета разбиралась аморалочка. Так образно анонсировал заворг Дронов персональное дело коммуниста Разоренова Петра Сергеевича, профессора биофака, на которого поступила жалоба от его супруги, доцента мехмата Разореновой Светланы Алексеевны. Суть жалобы состояла в том, что её муж вступил в любовную связь со своей аспиранткой и собирается оставить семью.

Секретарь парткома Сколков Борис Фёдорович, видный мужчина, похожий внешне и манерами на артиста Михаила Ульянова в роли маршала Жукова, объявил открытым слушание дела. Заворг зачитал заявление Разореновой С. А., и заявительнице было предоставлено слово.

Разоренова, одетая в строгий костюм и белую блузку, была бледна. Лицо её выражало решительную строгость судебного пристава.

— Мне тяжело об этом говорить, — сказала она, — но мой муж оказался насквозь лживым человеком. Он долго прикидывался добросовестным семьянином, любящим жену и детей, но под влиянием порочной страсти предал нас. Я не удивлюсь, если из-за своей безудержной похоти он партию предаст.

Светлана Алексеевна нервно поправила блузку и продолжила:

— С некоторых пор я заметила странности в поведении мужа. Он стал манкировать своими супружескими и семейными обязанностями, постоянно ссылаясь на занятость и напряжённую мозговую деятельность. Говорил, что он близок к выдающемуся открытию в области биоинжиниринга, которое потянет на Нобелевскую премию. Заявил, что проводимые им эксперименты вышли в завершающую стадию и требуют круглосуточного контроля, и потому стал оставаться на ночь для наблюдения. Я решила проверить его экспериментальную деятельность по ночам. Уложила детей спать и отправилась на биофак. Охраннику я сказала, что несу мужу лекарства, и он открыл дверь в подвал, где располагается лаборатория. В лаборатории было темно. Светились какие-то приборы и шумела вытяжная вентиляция. Я нащупала выключатель и включила свет. И что бы вы думали?! На диване, утомлённые прелюбодейством, под пледом мирно спали голубки: мой муж и патлатая аспирантка. Я закричала как оглашенная. Видели бы вы, как эта парочка в костюмах Адама и Евы металась по комнате, сшибая штативы и колбы…

Тут к неудовольствию любителей «клубнички» её рассказ прервал Сколков.

— Уважаемая Светлана Алексеевна, прошу воздержаться от подробностей! Думаю, товарищи, картина предельно ясна. Давайте послушаем коммуниста Разоренова, как он докатился до жизни такой. Прошу вас!

Виновник разбирательства сидел бледный как мел, только верхушки его ушей отливали малиновым накалом. Он тяжело поднялся, как будто его плечи придавила стокилограммовая штанга. Смотрел он поверх голов присутствующих.

— Я… ви… — пискляво сорвалось с его губ нечленораздельное.

— А, овечкой заблеял, дар реи потерял, — уязвила его супруга, — трудно отвечать перед людьми за своё паскудство?!

— Прошу вас, Светлана Алексеевна, воздержаться от комментариев, — вновь вмешался Сколков.

Провинившийся профессор откашлялся и хрипло заговорил.

— Признаю себя виновным, — сказал он. — Скрыл от жены и всех, что полюбил другую женщину. Малодушничал и тянул с признанием трудного решения. Пытался найти выход, но чувства оказались выше разума. Детей люблю и их не брошу…

Заворг Иван Григорьевич хлопнул ладонью по столу и громко воскликнул:

— Какие такие чувства?! Ты коммунист и должен их держать в узде. Видите ли, детей он не бросит! Им отец нужен, а не алименты. Мы тебе развалить семью не дадим!

Слово попросила профессор кафедры научного коммунизма Вешалкина Эльвира Яковлевна, дама предпенсионного возраста, коротко стриженая, одетая в длинное серое вязаное платье.

— Мне стыдно тут находиться, — гневно сказала она. — Это позор! Я не могу обратиться к этому человеку, назвав его товарищем. Вы, Разоренов, своим прелюбодейством пошатнули устои нашего общества тем, что разваливаете его первичную ячейку — семью. Какой пример вы показали студентам и аспирантам?! Но самое прискорбное, товарищи, — это то, что он совершил своё прелюбодейство в храме науки, где мы все трудимся не покладая рук. Теперь я испытываю чувство брезгливости, когда переступаю порог нашего университета! Таким типам нет места в нашем коллективе. Я буду голосовать за исключение Разоренова из партии и всех призываю поддержать меня.

— Это круто! — воскликнул завлабораторией социально-экономических исследований Осипян Ашот Михайлович. Высокий, сутуловатый, с густой смоляной шевелюрой, он не смог сдержать эмоций и попросил слово.

— Я так тебе скажу, Пётр Сергеевич, — с горячностью напустился он на провинившегося. — Прости, что обращаюсь на ты, но я в отцы тебе гожусь по возрасту. Тебе чуть за сорок, ещё седых волос в бороде нет, а бес тебя в ребро основательно пнул. Себя опозорил, близким страдания доставил, и нам голову ломать теперь, что с тобой делать.

— Уважаемые товарищи, — обратился Ашот Михайлович к членам парткома, — природа наделила нас разными темпераментами, и не все могут себя обуздать, когда вокруг столько соблазнов. Тут каждый может оплошать и дать маху. Простите, дамы, но я мужикам так скажу: если кто решается налево свернуть, то вначале головой хорошо подумайте. Действовать надо как минёр, чтобы себя не подорвать и других не покалечить. Можете мне возразить, но я так считаю, — сверкнул он своими черными миндалевидными очами, — а тебе, Петя, скажу: если попался на левом галсе, то пощады от нас не жди. Одумайся и вернись в семью, тогда мы строгим выговором тебе с занесением в учебную карточку ограничимся.

— Товарищ Осипян, не протаскивайте чуждую нам мораль, — строго вмешался секретарь Сколков, — слушать не желаем про минёра и про «не пойман — не вор». Это не наш подход! У коммуниста поступки и помыслы должны отвечать высоким коммунистическим идеалам. Точка!

Слово попросила завкафедрой русской литературы профессор Мёрзлая, высокая дородная особа с печальным выражением лица. С правой стороны её груди свисала длинная прядь светлых волос.

— Классическая русская литература, — сказала она с придыханием, — изобилует описанием любовных треугольников. В подобной конфигурации миром не обходится, чаще все заканчивается трагедиями. Любовные отношения — тонкая и весьма хрупкая материя. Она не поддаётся грубому вмешательству со стороны. В интимных отношениях людей нельзя действовать топором и стамеской. Здесь требуются более тонкие инструменты. Думаю, Разореновым надо без постороннего вмешательства самим разобраться в своих чувствах и намерениях. Дадим им такую возможность.

— Что это значит?! — возмутился заворг Дронов. — Послушайте, Елизавета Львовна, вы не на лекции по литературе, и ссылки на любовные треугольники прошлых веков здесь не уместны. Нам надо принять конкретное решение парткома по жалобе коммуниста Разореновой без всяких экивоков!

Тут все загалдели с мест, пытаясь своими репликами и советами разрешить сложную ситуацию.

Ко мне наклонилась старейшая работница учебной части Тамара Ивановна, мудрая, уважаемая всеми женщина.

— А ведь Елизавета права, — тихо сказала она. — Если любовь у супругов прошла, тут уже ничего поделать нельзя. Даже парткому это не под силу. Напрасно Разоренова инициировала это разбирательство.

Секретарь парткома Сколков постучал по столу, призывая всех к порядку, и предоставил слово Светлане Алексеевне.

— Думаю, — сказала она, — мой муж получил суровый урок. Критика товарищей — горькое лекарство, но оно позволит ему сделать правильные выводы. Я просила бы не исключать мужа из партии, если он вернётся в семью.

— А вы что скажете, товарищ Разоренов? — обратился к нему Сколков.

— Мне очень тяжело, поверьте, товарищи, — сказал профессор, — так случилось, что любовь покинула нас, в чем я и Светлана Алексеевна виноваты вдвоём. Мы её не уберегли. Я полюбил другую женщину, и это вовсе не блудливое похождение. А после того, что сегодня произошло, я в семью не вернусь. Детей люблю и их не брошу. Понимаю, что мне придётся покинуть коллектив университета. Приму любое ваше решение, но всё же прошу не исключать меня из партии.

— Неисправимый! — выкрикнула Разоренова. — Вы слышали?! Все время талдычит о своей любви к патлатой!

…На голосование поставили два решения в порядке поступления. Первое — за аморальное разложение и развал семьи исключить Разоренова из КПСС. По большинству голосов прошло второе с той же формулировкой, но ограничиться строгим выговором с занесением в учётную карточку.

Завершилась история тем, что Разоренов уволился из университета, развёлся и с молодой женой уехал в другой город.