Аплодисменты

В первые годы после войны ростовчан сильно обременяли трудности быта и нехватка самых необходимых продуктов и вещей. В доме на Тургеневской улице в густозаселённой коммуналке с общей ванной и туалетом на семь семей произошло омрачившее всех событие. По распоряжению ЖЭКа, как было заявлено, общую кухню временно забрали под жилплощадь. В неё заселили офицера-фронтовика с женой. А в закрытом без окон коридоре вопреки правилам пожарной безопасности хозяйки возле дверей своих комнат установили на тумбочках и сбитых ящиках керосинки и примусы, которые нещадно коптили потолок. В помещении угнездился неистребимый запах кислых щей и подгоревшего жира.

Вскоре офицера с женой переселили в лучшие условия, а на бывшей кухне появились новые хозяева — чета артистов областной филармонии. Муж — крепкий атлетического вида мужчина с пышной шевелюрой чёрных с проседью волос, с цыганскими, искрящимися весёлостью глазами. Подрастающие акселераты Коля, Миша и Вова звали его дядя Федя и тянулись к нему. Дядя Федя относился к ребятам по-свойски, шутил, рассказывал занимательные байки, а главное, показывал им разные фокусы с картами и «исчезновением» монетки, которую потом доставал из ребячьих вихров или из-за уха. Его жена, молодая женщина выше среднего роста с ярко накрашенными губами и выщипанными в ниточку бровями на кукольно-овальном лице, напротив, чуралась общения с жильцами и держалась подчёркнуто высокомерно и, можно сказать, даже надменно, а ребятню вовсе не замечала. Одевалась она в яркие крепдешиновые платья с подставными плечиками. Ее повсюду сопровождал дивный запах духов «Красная Москва», как привет из довоенного времени. Звали молодую женщину Клавдия Петровна. А лысый бухгалтер Слуцкий из седьмой квартиры за глаза называл ее с пренебрежением «ржавая селёдка».

Артисты часто убывали в составе концертных бригад с гастролями по городам и посёлкам области, а когда возвращались в Ростов, то по вечерам у них частенько собирались шумные компании. На бывшей кухне гремели стаканы, произносились тосты, звучал смех. Фёдор залихватски играл на аккордеоне, Клавдия Петровна грудным голосом пела романсы и полюбившуюся всем песню из картины «Сердца четырёх» — «Всё стало вокруг голубым и зелёным». Гости с выражением декламировали стихи классиков и современных поэтов. Соседи в такие вечера не прикрывали плотно двери в коридор и с интересом ловили отголоски чужого веселья. В те времена развлечений было мало, а тут — своеобразный концерт на дому.

Клавдия Петровна не любила оставаться дома одна. Она злилась, когда её муж задерживался у своей матери, которая воспитывала внука — сына Феди от первого брака. Мать мальчика погибла при бомбёжке. Клавдия Петровна принять пасынка в семью отказалась и теперь ревниво относилась к тому, что муж уделяет время и внимание не только ей одной. Вероятно, ко всему примешивалось и меркантильное соображение: ей жалко было делиться продуктами и деньгами с новой родней.

Когда супруг возвращался домой, в квартире артистов возникали шумные разборки. Вначале слышались жалобы и нотации Клавдии Петровны. Затем разговор переходил на повышенные тона с выкриками и истерической женской визгливостью. Федя виновато бубнил что-то неразборчивое, но вот голоса становились приглушеннее, и вскоре из кухни доносился размеренный скрип панцирной сетки кровати, а затем всё затихало.

Инвалид Зауголышев из пятой квартиры постоянно толкался в коридоре и громыхал об пол деревянным протезом, а хозяйки выгоняли его на лестничную площадку, чтобы он там смолил свои самокрутки с ядрёным табаком. Завидев артиста, Зауголышев восклицал на весь дом: «Молодец, Федя, всегда готов унять свою птичку певчую». Федя скромно улыбался в ответ.

Как-то утром жильцы, как всегда, маялись в очереди в общий туалет и ванную комнату, хозяйки вовсю занимались приготовлением пищи, на сковородках что-то весело шкварчало, пахло жареным луком и смальцем. И вдруг из бывшей кухни донёсся истерический голос Клавдии Петровны. Она выкрикивала: «Полный идиот! Лишенец! Загубил мою жизнь!» и т. п.

— Погоди шуметь, — бубнил, как в трубу, Фёдор, видимо, ещё толком не проснувшийся, — что так с утра расходилась?! У меня тоже нервы не железные!

Внезапно двери кухни распахнулись, и к собравшимся возле неё жильцам выскочил всклоченный, в майке и больших семейных трусах Фёдор. Он мгновенно оценил обстановку, озорно сверкнул своими шалыми глазами и сказал: «Репетируем. Всё в порядке!»

Соседи с подчёркнутым пониманием закивали головами, так как устыдились, что их застукали при откровенном подслушивании.

А между тем из-за двери продолжались слышаться выкрики: «Изверг! Где были мои глаза?!» Что-то грохнуло, ударившись об пол.

— Если бы вас, Фёдор, здесь не было, — признался лысый бухгалтер Слуцкий, — то я бы решил, что это обычный скандал.

Внезапно дверь кухни вторично с шумом распахнулась: загромыхало сорвавшееся с гвоздя на стене оцинкованное корыто.

— Свят-свят — горшки летят! — перекрестилась набожная старушка Алексеевна, которая жила одна в четырёхметровой каморке.

В проёме двери предстала разъяренная Клавдия Петровна в халате с локонами, накрученными на бигуди. Она, вероятно, упустила момент, когда её супруг слинял, и пустилась за ним вдогонку. Соседи приветствовали её появление дружной овацией.

— Очень реалистично, браво, — сказала самая уважаемая хозяйка в доме Мария Ивановна.

Клавдия Петровна ещё не успела сообразить, что происходит, как сработал рефлекс артистки на звуки аплодисментов. Она привычным жестом прижала руку к сердцу и, склоняясь в поклонах, попятилась назад.

Погоди! — остановил ее Фёдор. — Я скажу прилюдно последнюю реплику нашей сценки: «Угомонишься ты когда-нибудь, стерва окаянная?!»

Это было сказано с таким выстраданным чувством и болью, что окажись здесь великий русский режиссёр Константин Сергеевич Станиславский вместе со своим другом Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко, то они в один голос воскликнули бы только одно слово: «Верим!»

Фёдор тут же был щедро награжден аплодисментами. Он картинно, как-будто был во фраке, а не в трусах, поклонился собравшимся и скрылся за дверью.

…Вскоре брак Фёдора и Клавдии Петровны распался. Они тихо покинули коммуналку и затерялись где-то на просторах родины. В общую кухню ЖЭК больше никого не заселил, и хозяйки с радостью вернулись туда со своими примусами и керосинками. А Смирновы из второй квартиры раздобыли где-то керогаз — чудо-новинку той поры. Пока все с завистью ахали и охали, бухгалтер Слуцкий, работающий в коммунальном секторе, сказал: «Я покупать керогаз не буду — это ни к чему, наш дом скоро газифицируют». Тут все радостно загалдели, что всё постепенно налаживается — и впереди ещё более радужные перспективы мирной жизни. А о незадачливых артистах с их скандалами в сценическом исполнении жильцы коммуналки скоро забыли. Лишь пацаны некоторое время вспоминали полюбившегося им весельчака дядю Федю.