12,79₽
100,01₽
92,45₽

Конверт

Владимир Золотарёв, профессор, президент РГЭУ «РИНХ»
Владимир Золотарёв, профессор, президент РГЭУ «РИНХ»

Времена не выбирают — в них живут и помирают. Так гласит известный постулат. Общественный прогресс изменяет окружающий мир. Меняются люди, мотивация их поступков, нравы и стилистика общения. Процесс этот эволюционный. Но иногда изменения происходят стремительно и даже обвально. Так бывает в период внезапного слома социально-экономической формации и привычного уклада жизни. Наступает пора испытаний на твёрдость характера, жизненных ценностей и моральных устоев человека.

За окном март 1993 года. В России разруха, раздрай в обществе и в головах людей. А в небольшом зале для преподавателей и сотрудников университета собралась возрастная компания из 13 человек — чёртова дюжина. В их числе три женщины. В торце составленных столов сидит в тёмном пиджаке и галстуке бывший ректор университета Точилин Пётр Иннокентьевич. Он явно не богатырского телосложения. Лицо у него овальное, с большим лбом и волевым подбородком. Глаза живые, ясные, и в них светится мысль. Сегодня у Точилина день рождения, и, собственно, по этому поводу собралась честная компания. Он противился отмечать это событие, но ближайшие сподвижники уговорили его.

Стол накрыт скромно. На тарелках разложены бутерброды с варёной колбасой и плавленым сыром, селёдочка с лучком, квашеной капустой и солёными огурцами. В вазах горками возвышается салат оливье. Из спиртного: две бутылки водки и домашнее вино в графинах, которые принесла бывший секретарь ректора, а ныне пенсионерка Зинаида Ивановна Васина, худощавая, подвижная, с миловидным лицом, скрывающим её возраст. Васина принимала активное участие в подготовке стола и сейчас суетится, рассаживая гостей.

Открывает застолье первый проректор Пересвет Василий Николаевич, высокий мужчина с щекастым лицом и глубоко посаженными тёмно-карими глазками, которые строго взирают на окружающих. Злые языки за глаза величают его Несвет.

— Господа, — как бы смакуя это слово, обращается он к собравшимся. Хотя подобное обращение уже запущено в оборот и теснит привычное «товарищи», у коллег возникает секундное недоумение, к кому он, собственно, обратился. В сознании советских людей твёрдо угнездилось, что с господами в стране распрощались во время гражданской войны — либо физически, либо рассеяли их по миру.

— Господа, — ещё раз уверенно повторяет это слово Пересвет, видимо, сам уже вернувший себя в это сословие. — Предлагаю поднять бокалы и выпить за здоровье нашего дорогого и уважаемого Петра Иннокентьевича. Ректор Иван Филиппович находится сегодня в служебной командировке. Он поручил мне сердечно поздравить именинника от коллектива университета, пожелать ему многие лета и как можно дольше быть с нами и передавать свой богатый опыт молодым. Позвольте вручить ему почётную грамоту от ректората вуза. Прошу выпить за это стоя.

Гремят отодвигаемые стулья. Все встают и звенят бокалами, а на самом деле обычными гранёными стаканами. Пересвет торжественно вручает грамоту своему бывшему руководителю, который в своё время назначил его на должность проректора. Он троекратно целует Точилина.

Все садятся и дружно приступают к трапезе.

— Ешьте, пожалуйста, не стесняйтесь, — поощряет гостей Зинаида Ивановна. У нас ещё в меню будут котлеты и картофельное пюре, заваренное из американского порошка фирмы «Анкл Бенс». Оно жидковато, но есть вполне можно. Не знаю, насколько это питательно.

Пересвет предлагает провести ужин демократично, без ведущего.

— Каждый, кто пожелает, — говорит он, — берет слово для поздравления именинника, без всякой субординации.

Проректор смотрит на часы.

— А я с вашего позволения удалюсь, — скороговоркой сообщает он. — Дела, а я один на хозяйстве остался.

— Дела — делами, а люди должны оставаться людями, — коверкая последнее слово, вслед ему едко каламбурит профессор Мешалкин Юрий Петрович. Он худ, лицо у него узкое, губы тонкие, а все подмечающие серые глазки лукаво поблёскивают. — Без начальства как-то лучше, — утверждает он. — Позвольте мне, господа-товарищи, слово молвить. — Пётр Иннокентьевич, — обращается он к Точилину, — дни рождения тем хороши, что они предоставляют возможность прилюдно сказать приятные слова тому, кого действительно уважаешь. Я хочу поднять бокал-стакан за вас — человека с большой буквы. За известного учёного, умелого руководителя и морального авторитета для всех нас. Как истинному мудрецу, я дарю вам мою любимую книгу «В мире мудрых мыслей». Здоровья вам!

Оживление за столом нарастает. Коллеги обмениваются репликами, воздают хвалу Точилину. Доцент Лавриненко Ольга Олеговна, пышная дама в летах, напомаженная и вся в ароматах парфюма, признается Петру Иннокентьевичу в тайной любви, которую она скрывала во время его ректорства. Смущённый именинник выслушивает поздравления. Ему дарят книги, акварельные рисунки и прочие мелкие безделушки. В своих тостах приглашённые повторяются, но все говорят от души.

Берет слово бывший аспирант Точилина, а ныне проректор московского вуза, полный, рано облысевший мужчина. Держится он неестественно, как будто опасается расплескать сосуд, до краёв наполненный собственным достоинством.

— Дорогой Пётр Иннокентьевич, — говорит он, — для вас, интеллигента и мыслителя, самым лучшим подарком является интеллектуальный продукт. Я привёз из Москвы недавно изданную свою монографию и журнал с рецензией на неё, а также чайную чашечку с оригинальной росписью.

Он торжественно вручает подарки Точилину, целует его в обе щеки и, победно окинув взглядом собравшихся, степенно усаживается на своё место.

Доцента Гольцева мучали сомнения: как будет выглядеть его конверт с деньгами на фоне незамысловатых подарков. «Не обидится ли уважаемый человек?» — думал он. Но отступать некуда — подошёл и его черед взять слово для приветствия.

— Дорогой Пётр Иннокентьевич, — обратился он к своему учителю, — мы — ваши ученики, хотя и работаем в другом вузе, помним и благодарны вам за ту науку, те жизненные установки, которые вы преподали нам: никогда не впадать в уныние перед трудностями, искать и находить решения возникающих проблем, беречь людей и двигаться только вперёд. Спасибо вам за все! Честно признаюсь, не знали, что вам подарить, и решили вручить денежную премию. А вы сами ею распорядитесь.

— Нормальный ход! — тут же подаёт реплику профессор Мешалкин. — Вот оно — знамение времени: наличность теснит духовные артефакты.

Гольцев смущённо присаживается на своё место.

— Молодец, Олег, — неожиданно приходит ему на помощь Зинаида Ивановна. Она уже на ногах и стоит за спиной у Точилина. Зная её нрав и несдержанность, Пётр Иннокентьевич пытается остановить помощницу:

— Зинаида, помолчи! Прошу тебя, сядь на своё место.

— Нет! — решительно заявляет Зинаида Ивановна. — Я им всё скажу! На моих глазах вы, Пётр Иннокентьевич, большинство из здесь сидящих выпестовали, путь в науку им открыли, на должности определили, а они…

— Зинаида, прекрати! — возвышает голос Точилин.

— Нет, не прекращу! Пусть они меня послушают, — не унимается его бывший секретарь. — Вашему учителю сейчас тяжело, а вы что ему дарите?! Книжечки-картиночки? Один Олег — молодец: деньги принёс.

Зинаида раскраснелась, её глаза потемнели от гнева.

— А ты, Лысогоров, — обратила она свой испепеляющий гнев на прибывшего из Москвы проректора, — знаю, мамашу свою навестить приехал, а к нам по случаю попиариться пришёл. Книжечку свою с рецензией в подарок принёс и в придачу чашечку дурацкую. Полчаса нам рассказывал, какой на ней оригинальный рисунок. Стыдись! Стыдитесь все!

— Зинаида, я лишаю тебя слова! — Точилин рывком встал со своего места и топнул ногой. — Постыдись сама. Сейчас всем тяжело. Люди копейки считают. В вузе за два месяца зарплату сотрудникам не выплатили. — Точилин принял свой прежний ректорский облик и распалился. — Сейчас не время ныть и жаловаться, а тем более ожесточаться и тем самым вносить раздрай в наше сообщество. Надо сплотиться и сообща пережить трудности, сохранить вуз и не уронить уровень образования. За это я предлагаю поднять бокалы!

Гремят стаканы, и мир за столом восстановился. Тем более официантки, две упитанные тётки, приносят обещанные котлеты. Профессор Мешалкин вновь тут как тут со своим едким приколом.

— Надо было, — говорит он невинным тоном, — при сервировке стола лупу положить, чтобы котлеты лучше рассмотреть.

Общество весело реагирует на его слова, а Гольцев, пользуясь случаем, прощается и выскальзывает за дверь. Вместе с ним покидает компанию гость из Москвы.

Внезапно в комнате гаснет свет.

— Теперь часто отключают электроэнергию, но у нас есть свечи, — успокаивает всех заведующая столовой.

Зажигают принесённые свечи, и собравшиеся погружаются в загадочный мир полутьмы с колеблющимися тенями на стенах и потолке. К столовским кухонным ароматам освежающе примешивается лампадный запах плавленого стеарина. «Прямо как в средневековье вернулись», — восклицает кто-то из гостей.

Но, к общей радости, не прошло и десяти минут, как свет включают вновь. Свечи гасят, но не уносят.

Профессор Чухно Тарас Михайлович, плотный и чернявый, как жук, не отвлекаясь на «светопреставление», невозмутимо продолжает размеренно пережёвывать оливье. Человек он обидчивый и напрочь лишён юмора и самоиронии.

— А господин Чухно, — громко сообщает Мешалкин, — сцапал последний пирожок с капустой, когда свет выключали. Я, грешным делом, на него нацелился.

— Кха, — чуть не подавился Чухно и взорвался от возмущения, как граната: — Что ты, Мешалкин, за человек! Без подколок жить не можешь. Свои потаённые желания и деяния так и норовишь другим приписать! Просто клоун ковёрный. Тьфу на тебя!

Пока Тараса Михайловича успокаивают, в комнате появляется Гольцев, и внимание присутствующих переключается на него.

— Извините, Пётр Иннокентьевич, — говорит Олег, — ещё один конверт с запозданием прибыл из коммерческого банка от ваших учеников.

Олег быстро передаёт конверт и спешит к выходу.

— О чем речь?! Какие извинения! — спешит со своей оценкой события Мешалкин, пока Олег не ушёл. — С конвертами завсегда милости просим — сколько угодно раз! Дорогу наличности, её эра наступила. На производстве зарплаты также в конвертах выдают, чтобы налоги не платить. Скоро мы все оконвертимся. Я вам так скажу, друзья мои, уже не совсем товарищи, но ещё не господа.

— Не слушайте его, — зло басит профессор Чухно. — Он нас завести хочет.

Однако учёные мужья остро реагируют на слова Мешалкина и сетуют на то, что под напором наличности из их жизни стали исчезать доброта, радушие и бескорыстие, а взамен проявились в людях такие качества, как агрессивность, неуступчивость, склонность к стяжательству. И как всему этому противостоять?!

— Люди бога забыли, — голосом оракула авторитетно заявляет доцент Клячкина Нина Сергеевна, строгая коротко стриженая дама в тёмном платье старушечьего покроя.

— Вот так кульбит! — изумляется неугомонный Мешалкин. — Нина Сергеевна, не Вы ли читали курс научного атеизма? Стало быть, безбожие проповедовали.

— А сейчас я читаю курс истории религий на кафедре истории и политологии, так как кафедру научного коммунизма расформировали, — сообщает с невозмутимым видом Клячкина. — Считайте, я прозрела. Ищите и вы дорогу к храму.

Однако новый виток обсуждения прерывает чей-то возглас: «Не пора бы гостям и честь знать».

Виновник торжества Точилин поднимается с места и благодарит собравшихся за внимание и доброе к нему отношение.

— Я вам так скажу на прощание — верующим и атеистам, — говорит он. — Оставайтесь совестливыми людьми во все времена, чтобы потом не было стыдно за свои поступки.