Маленькие мои

Ещё великий Шаляпин сетовал на то, что постоянная боязнь наступить на чьё-то раскоряченное самолюбие мешает ему в полной мере наслаждаться жизнью и чувствовать себя свободным человеком.

С тех пор утекло много воды. Стартовал и взял разбег двадцать первый век, а амбиции людские только разрослись, как репейник. Савушкин Пётр Леонидович, главный редактор издательства университета, искренне сокрушался по этому поводу: «Люди у нас в редакции замечательные, одна только беда — у каждого такой гонорор, что на козе не подъедешь». Он специально искажал так слово «гонор», раскатывал руладой буквы «р», и у собеседника невольно возникал образ рассерженного носорога, которого следует опасаться.

Мы сидим в небольшом кабинете Савушкина. У него папка с моими статьями по нравственному воспитанию студентов, которую он держит в руке и вроде прикидывает её содержание на вес. Я знаю, что сейчас Пётр Леонидович скажет: «Опять наваял «как слышится, так и пишется». Нет, с такими авторами безработица нам не грозит». Но он не успевает сказать традиционную фразу. За дверью возникает какой-то шум, и в комнату влетает редактор Клямкина Ольга Тарасовна. Причёска её сбилась набок, лицо, обычно молочно-белое, покрывают розовые пятна.

— Всё... Больше видеть её не могу! Что она себе позволяет! — с истерическим надрывом в голосе восклицает она.

— Оля, маленькая, что случилось?! — обеспокоенно вскидывается навстречу ей Савушкин всем своим крупным телом. — Садись сюда. Кто тебя обидел?!

Пятидесятилетняя Клямкина, весом под девяносто килограмм, плюхается на стул, который хрустит, как ломающееся в непогоду дерево. Обращение «маленькая» можно принять за издёвку, но только не из уст добрейшего Петра Леонидовича. Всех женщин, независимо от возраста, роста и объёма, он ласково называет уменьшительными именами. И это отеческое сюсюканье возвращает их в детство, под родительское крыло.

— Что стряслось, Оленька? Говори скорей, — просит Савушкин.

Клямкина пытается унять эмоции, но только, как рыба, выловленная из воды, открывает рот. В этот момент дверь в кабинет вновь распахивается, и в комнату стремительно входит редактор Жилкина Светлана Витальевна, строгая дама с пронзительным взглядом серых глаз и мальчишеской стрижкой, за ней следом — корректор Элеонора Фурман, у которой нюх на всякие происшествия.

— Ага, нарисовалась уже здесь! — говорит Жилкина глуховатым прокуренным голосом. — Жаловаться скорей прискакала!

— Погоди, Светланка, маленькая, — осаживает её Савушкин. — Ну что ты Оленьку с порога клюёшь! Она, бедная, толком рот ещё не открыла. Только мемекала что-то невнятное. Что между вами произошло?

— Я указала на её ошибку, а она в амбиции ударилась, — сообщает Жилкина. — Стала своей стажировкой в Сорбонне кичиться, сказала, что профессор Зернов её целовал и в любви объяснялся за редактуру своей книги. Не знаю, как он её целовал. Наверное, зажмуривался при этом. Ну и что с того! Что же мне, папку своих грамот и благодарностей всем показать для доказательства собственной правоты? Смешно! А она, вместо того чтобы поблагодарить за помощь, на личность перешла. Сказала, что у меня причёска, как у тифозной больной. Я же её внешность не обсуждала, хотя у неё самой причёска под названием «вшивый домик».

— Погоди, Светлана, — прерывает её Савушкин. — Ой, девоньки мои, как же вы друг дружку мочалите из-за чепухи. Давай, маленькая, по существу, без «я» и «она». Какую ошибку ты нашла?

— Хорошо, — соглашается Жилкина. — В тексте, ею отредактированном, малолетний изувер забил до смерти пьяного соседа на лестнице, чтобы завладеть его деньгами и купить наркотики. Так надо писать. А Клямкина оставила «купить наркотиков».

— О господи, криминал мерзотный какой! — сокрушается Леонид Савельевич. — Может, эту фразочку из текста вымарать — и спора нет? Нельзя? Говоришь, смысл потеряется? Вот беда! Тогда ты права, Светланка, «наркотики» надо писать с окончанием на «и». Это неодушевлённый предмет. На все сто процентов права, маленькая.

— Как так?! — подскакивает на хрустящем стуле Клямкина. — Эта выскочка, которая всюду свой нос сует, у вас всегда права! Меня послушайте.

— Говори, кто тебе мешает. Сама же издаёшь какие-то «вяки» невнятные.

— Про мальчишку — это прямая речь героя в тексте. Он так говорит, и это его характерные речевые признаки.

— Ох, ох! — качает головой Савушкин. — Эти герои со своими речевыми признаками. Русский язык до уровня обитателей подворотни опустили. Не нравится мне всё это... Однако если твой герой безграмотный учиться русскому языку не желает, то можешь оставить его прямую речь, где наркотики с окончанием на «ов». Выходит, и ты права, Оленька.

— Как?! — восклицает Жилкина. — Вы минуту назад сказали, что я права.

— А я от своих слов не отказываюсь и могу повторить, что и ты опять права, Светланка.

— Так не бывает, — включаюсь я в разговор. — По-вашему, обе правы одновременно. Какой-то нонсенс.

Савушкин сокрушённо вздыхает, повинно склоняет голову и с подкупающей искренностью произносит: «И ты тоже прав, Метёлкин, на все сто!»

Звонкий смех Элеоноры Фурман, любительницы разборок, в один миг разряжает атмосферу в комнате, и все с улыбками смотрят на Савушкина, который в пылу миротворчества довёл ситуацию до юмористического курьёза. А он, похоже, не смущён, что оказался крайним, а просто рад, что погасил свару в зародыше.

Редакторши с достоинством победительниц удаляются из кабинета вместе с Фурман.

Я смотрю на Савушкина и замечаю, как он постарел. На голове волос почти совсем не осталось, щеки стекли и образовали брылы, на лбу глубокие морщины, а в близоруких глазах (очки опустились на кончик носа) угасает весёлое лукавство и наплывает печаль.

— Такие вот у нас гонороры, такие споры, — устало говорит он. — Слава Богу, что ещё дела делать успеваем.