Патока

В оккупированном фашистами городе, когда у нас закончились ценные вещи и нечего стало менять на продукты, мама устроилась в детский дом воспитательницей. Меня, пятилетнего шкета, она оставляла на попечение соседки Софьи Макаровны, шустрой семидесятилетней старушки. Мы ходили с ней на прогулки в близлежащий городской парк, вернее, большой сквер. До войны в нем были ухоженные тенистые аллеи с лавочками, а в деревянном павильоне с площадкой под тентом от солнца продавались мороженое и ситро. А теперь ничего этого не было и в помине. Уродливо возвышались изломанные стволы деревьев, многие просто были спилены под корень. Весь сквер, как морщины, покрыли зигзагообразные окопы. Ходить можно было только по главной аллее. Софья Макаровна на видном месте рассыпала пригоршню хлебных крошек, и — о чудо! — невесть откуда слеталось несколько воробушков, тревожно шустрых и каких-то беззвучных, будто глухонемых. Но всё же своим появлением, живостью и проворством они утверждали неистребимость жизни.

Наши прогулки со старушкой частенько совмещались с каким-то делом. Однажды мы отправились с ней на железнодорожную станцию. Прошёл слух, что немцы позволили населению опорожнить ёмкость с патокой.

Слух оказался верным. В станционном тупике стояла цистерна, а рядом располагалось помещение для охраны. Софья Макаровна крепко держала меня за руку, а в другой её руке раскачивался пустой двухлитровый бидон с крышкой. Было не особенно холодно. Под ногами шуршал гравий, хлюпала коричневатая кашица, а там, где мало ступала нога человека, ещё держался грязный пористый снег. От цистерны тянулась очередь, в конец которой мы стали. Наверху цистерны, как воробей, вертелся щуплый мужичонка без шапки в рваном тулупчике. Он забрасывал верёвку с привязанным к ней ведром, зачерпывал им вязкую патоку, а затем опускал ведро вниз, где другой мужчина в ватнике на деревянной култышке вместо правой ноги разливал тягучую жидкость в протянутые людьми ёмкости.

За всем этим внимательно наблюдал немецкий унтер-офицер небольшого росточка, круглолицый с черными усиками, как у фюрера. В народе такие усики называли соплеулавливателями. Немец был преисполнен собственной значимостью и важностью. Он поигрывал палкой, которую держал в руке, а сам зорко следил за тем, как движется очередь. Стоило кому-либо отклониться вправо или влево, а тем паче приблизиться к впереди стоящему, как немец изрыгал страшные ругательства и, не раздумывая, бил палкой «нарушителя» куда придётся. Он свирепо устанавливал немецкий порядок, а, возможно, у него просто чесались руки и хотелось показать туземному населению своё арийское превосходство и власть над ним.

Впереди нас продвигалась полная женщина с опухшими ногами. При каждом шаге она тихо охала, и её качало из стороны в сторону. Немец неприязненно приглядывался к ней, а когда женщину в очередной раз качнуло и она нарушила строй, унтер налетел на неё и стал бить палкой по голове и спине. Женщина тщетно пыталась заслониться рукой от ударов, но фашист ещё больше стервенел. В очереди кроме меня были ещё дети, и мы одновременно заревели в голос от страха. Взрослые униженно молчали, и никто из них не вступился за несчастную. Софья Макаровна тихо читала молитву. К счастью, у немца сломалась палка, и избиение прекратилось. Пока унтер подбирал себе другую палку, пострадавшую пропустили, и она молча, глотая слезы, получила свой пай патоки и быстро ушла. Она не смотрела на унтера, чтобы он не увидел в её глазах жгучую ненависть, которую она не могла скрыть никаким усилием воли.

Вскоре и нам дядька на деревянной култышке вместо ноги нацедил в бидон тягучую остро пахнущую жидкость тёмно-коричневого цвета. Софья Макаровна позволила мне слизнуть капли, пролитые на горловину бидона. Патока была с горчинкой и приторно сладкой. На вкус она отдалённо напоминала давно забытые довоенные сладости, которые напрочь исчезли.

Мы далеко не отошли, как возле цистерны произошло что-то невообразимое. Очередь смешалась, люди рвались к ней, а унтер размахивал над головой палкой, как палицей, и кричал «Цурюк! Назад!»

Из охранного помещения появился человек в штатском с белой повязкой на рукаве.

— Прекратить панику! — строго закричал он по-русски. — Господин офицер приказывает всем отойти и сохранять спокойствие. Этому человеку уже никто не поможет.

Оказалось, что мужчина, который зачерпывал патоку, слишком рискованно перегнулся внутрь цистерны и от неловкого движения свалился в люк. Поскольку он работал без страховки и не выпустил из рук верёвку с наполненным ведром, вязкая жидкость мгновенно поглотила и затянула его, как в болото.

Часовой на вышке, встревоженный шумом и суетой возле цистерны, направил на людей ручной пулемёт, вертящийся на турникете. Однако унтер успокоил его, и часовой рассмеялся.

— Рус капут! — закричал он на ломанном русском. — Корош Сталин шоколад?

Немцы называли семечки подсолнуха и патоку сталинским шоколадом.

Софья Макаровна поскорей увела меня прочь. Однако многие не покинули очередь и, как потом рассказывали, упросили свирепого унтера продолжить раздачу патоки. Нужда их вынудила — людям необходимо было выживать и кормить детей, которым особенно не хватало сладкого для развития. Потом я всё вспоминал это событие и допытывался у мамы и Софьи Макаровны, спасли ли дядю, который упал в цистерну, а они, щадя детскую психику, уверяли меня, что всё закончилось хорошо.