Тарелка супчика

Моего внука Никиту родители наказали: не пустили во двор к ребятам. С угрюмым видом он выполнял домашнее задание по математике, а я расположился рядом в кресле и читал газету.

— Дед, — спросил меня Никита, — а тебя в детстве наказывали?

— А то! Было дело, — признался я и добавил: — Впрочем, меня больше жизнь наказала.

— Это как? — заинтересовался внук и развернулся вместе со стулом ко мне.

Я взъерошил его ёжик на голове и сказал:

— Моё детство, парень, пришлось на послевоенную разруху. Сплошная нехватка всего. А те предметы, которые тебя с рожденья окружают, мне и во сне не могли присниться. Вон, сколько электроники в доме!

— Что, даже теликов не было? — недоверчиво спросил Никита.

— Теликов? — усмехнулся я, — электроэнергию постоянно отключали, так что читать и уроки делать приходилось при свете керосиновой лампы. А в футбол знаешь, чем играли? На чердаке дома старую покрышку от волейбольного мяча нашли, набили её тряпками и гоняли такую гушку по булыжной мостовой.

— А почему мяч не купили? — удивляется дитя двадцать первого века.

— Смеёшься?! — недоумеваю я. — В те времена в магазинах мячей не продавали.

— Дед, — спрашивает меня внук, — а ремнём тебя наказывали?

— Нет, что ты. Только подзатыльники отвешивали да иной раз за ухо трепали за разные шкоды. Впрочем, было одно наказание, которое я на всю жизнь запомнил.

— Расскажи, — просит Никита, и в его карих глазах читается живейший интерес.

— Знаешь, я очень не люблю варёный лук в супе. И ты, говоришь, тоже. Как родственная душа, ты меня поймёшь. В учреждении, где мама работала, — продолжаю я, — выдавали талоны в ведомственную столовую на детей, чтобы родители могли их подкормить. Начало 1947 года тяжёлое выдалось. Разогрела мама столовский суп, налила в тарелку. Суп из пшённой крупы, редкие пятна жирка на поверхности плавают и много крошеного лука. Не обжаренного, а варёного. Соседка тётя Тамара называла такой суп «брандахлыст».

«Ешь, — говорит мама. — Это тебе и первое, и второе, и десерт. Больше мне ничего не досталось — поздно в столовую пришла». А я не могу ложку в рот взять. «Пока не съешь, — в приказном тоне говорит мама, — из-за стола не уйдёшь».

Проходит час, а я всё сижу, как приговорённый, и слезы в тарелку роняю.

Мама спрашивает, а у самой голос дрожит: «Будешь есть?! Нет?» и — бац — переворачивает мне на голову тарелку с супом, который давно остыл.

Я в рёв. Суп с головы ручейками стекает, а пшено и луковое крошево в волосах осело.

Потом мама пожалела меня — в чайнике воду нагрела и голову в тазике вымыла. Но ещё долго мне казалось, что в волосах остатки супового набора застряли, и я их расчёской старался вычесать.

С тех пор привередничать в еде перестал, так как мне напоминали: «А по супчику пшённому не соскучился?!»

Это, знаешь, как холодный душ отрезвляло.

Никита слушает и с явным сочувствием на меня смотрит. Видно, представляет, как всё было, и на себя ситуацию примеряет. Жалеет, видимо, меня за убогое детство. И радуется, что ему повезло в другое время родиться.

— Дед, а хочешь в компьютерную игру поиграть? — великодушно предлагает он. — Я видел, как ты подсматриваешь за мной.

— Хочу, — искренне признаюсь я, и через минуту мы, дети разных веков, азартно и увлечённо играем в морской бой, забыв обо всем на свете.