Зачем в Ростове-на-Дону откопали Сталина?

Монолог винтика у подножия пирамиды

На премьере в театре имени Горького был аншлаг. Пьеса Владимира Малягина в постановке Александра Пудина «Сталин. Часовщик» еще до премьеры вызывала повышенный интерес. Текст и концепция спектакля держались в тайне. Из интервью с режиссёром становилось понятно, что нас ждут размышления Сталина о самом себе и об эпохе. Попытка осмысления через 64 года после смерти.

В год столетия русской революции 1917-го тема, конечно, актуальная. И отношение к спектаклю в любом случае будет двойственным: как к художественному произведению и как к портрету человека, оставившего совершенно неизгладимый след в личной жизни каждого гражданина СССР. Ведь те, кто родился «при Сталине», сегодня живы, активно работают, воспитывают внуков, и по-своему оценивают это время.

Что же увидели зрители?

В центре сцены на белом помосте лежит тело генералиссимуса, накрытое белым саваном. Берия объявляет о смерти вождя и останавливает часы. По бокам от усопшего — друзья и родственники. После непродолжительной панихиды с тела срывается саван, и Сталин восстает из гроба. Молодой, высокий и красивый, с бородой времён Баку и первой русской революции 1905 года. И начинается цепь воспоминаний.

Маленький Сосо читает стихи, мама бранит его за ссору с отцом, потом сетует, что редко видит, появляются жёны, дети, соратники, часы тикают, на экране задника в чёрно-белой хронике мы видим Троцкого и Ленина, толпы ликующих демонстрантов, летящие самолеты. Эта концепция подачи материала заложена в пьесе и показана зрителю. Хорошая добротная форма, позволяющая раскрыть характер героя с разных сторон, усилить основные идеи спектакля.

Только вот воплощение режиссёрского замысла вызвало сначала лёгкое, а потом все нарастающее недоумение. Кто эти люди? Как они попали в окружение вождя? Зачем их характеры показаны именно так?

Вы когда-нибудь видели портрет Екатерины Геладзе (Джугашвили)? Это жена и мать, которая в стародавние времена, когда развод считался публичным признанием блуда и ложился пятном позора на женщину, посмела уйти от пьяницы мужа, выучиться на модистку и содержать любимого сына Сосо, пока он учился в семинарии, да и потом, когда его мотало по ссылкам, тюрьмам и конгрессам Третьего Интернационала. У нее жёсткий взгляд, упрямо сжатые губы и натруженные руки.

Похоже, что ни автор, ни режиссёр, упрямо лепившие из Кэкэ святую, заступницу веры, хныкающюю монашку, фотографий не рассматривали. Что за надрывные интонации в обращении «сынок!»? Он ведь не умирает, он в письме пишет, что теперь он — Царь! Где несокрушимая вера в собственное дитя, которую Сталин потом безуспешно искал во всех своих женщинах? Где позиция матери? Да, она печётся о его душе и сетует на то, что не стал священником. Но она сама кризиса веры не переживала. Она упрямо жила свои почти 80 лет и наверняка была весьма колоритной старушкой.

Второй антагонист — Надежда Аллилуева. Жена, застрелившаяся задолго до репрессий, в 1932 году. «Это сдерживание себя, эта страшная внутренняя самодисциплина и напряжение, это недовольство и раздражение, загоняемое внутрь, сжимавшееся внутри все сильнее и сильнее как пружина, должны были, в конце концов, неминуемо кончиться взрывом; пружина должна была распрямиться со страшной силой…» — так писала дочь Светлана о матери. Эта тихая и нежная женщина, мать двоих детей и жена всесильного политика, нашла единственный вариант протеста — смерть, самоубийство.

В пьесе именно Надежда сообщает Сталину, что раз уж они встретились, значит, он уже умер. Правда потом он рассказывает ей, что сегодня, вполне себе живой, он посещал её могилу. (Кстати, это постоянное неопределённое состояние «умер-шмумер, лишь бы был здоров» сильно мешает пониманию замысла драматурга. И вообще никак не поддержано режиссёрски. Хоть бы светом поиграли.)

Но в режиссёрской концепции жена после смерти осмелела, слегка охамела и выпустила внутреннюю истерику в вербальные наезды на дорогого супруга. Громкими истеричными фразами, с одной единственной эмоциональной краской, пронесённой через всю роль, с очевидной миной презрения, она в духе рыночных перебранок «выплевывает» обвинения в лицо Сталину, а он оправдывается, как школьник. Такое ощущение, что при жизни он бил её каждый день, насиловал, отнимал детей и не кормил.

Эти две женщины, жена и мать, должны были символизировать совесть и внутренние метания героя. Взывать к гуманизму. Напоминать о жестокости принятых решений. При этом все претензии — семейного характера. Жестокий муж и никудышный отец.

На сцене появляются Светлана и Василий. Дочь, предавшая отца, и непутёвый сын. Одному не разрешили куролесить в полку а ля гусар, другой — выйти замуж за старого ловеласа и перевестись с исторического факультета на филфак. Трагедия отцов и детей в космическом масштабе.

А ведь есть воспоминания Светланы Аллилуевой. И автор их, видимо, читал. И вычитал, что эмигрантка-дочь закончила свои дни в американском доме престарелых. А могла служить своей стране где-нибудь машинисткой после разоблачения культа личности. Автор просто не дал актёрам ничего, кроме двух-трех фактов из жизни. Ничего, что изменило бы характер, заставило поступать так или иначе. Все пастельно и непонятно зачем. Чтобы показать, что и дети не понимали отца? А какого большого государственного деятеля, для которого жизнь — это работа, понимают дети?

Кто ещё окружал вождя? В концепции В. Малягина — не люди, а картонные зарисовки. Тряпка Жуков, безропотный Поскрёбышев, переминающийся с ноги на ногу Молотов и боящийся своей тени Берия. Как с такими соратниками построить великую страну? Отладить часовой механизм? Чрезвычайно трудная задача. Но Сталин справился с нею. Потому, что твердо знал как. Но об этом — позже.

А пока посмотрим на Главного Героя. Позы, как у Иисуса Христа, монохромность рисунка роли, постоянно согнутая рука с предполагаемой трубкой, и спокойное, расслабленное изучение собственных мыслей и поступков. Такое ощущение, что герой читает чужие воспоминания. Отстранённо, сдержанно, с изрядной долей самолюбования. Но есть одна краска, заставляющая сопереживать. Любовь. Он любит маму и дочь. Улыбается им, прикасается, держит за руки. У него даже есть «третья жена» Вера, которая гладит Сталина по голове, обнимает, утешает. Несомненно, любовная линия проработана. Секс-символ эпохи сталинизма создан. С такой яркой внешностью Вячеславу Огиру это не трудно. Начинающего актёра ждет блестящее будущее и в провинциальном театре, и в сериалах на федеральных каналах, куда его неминуемо сманят, пока фактура в самом соку.

Посещая театральные постановки, я постоянно, за редким исключением, задаюсь вопросом: почему великая система Станиславского, родившись в русском театре, прижилась только на Западе? Что случилось с российской театральной школой? Откуда эта поверхностная, плывущая по содержанию текста трактовка роли? Где основы ремесла? Сталин — не литературный герой, он реальный, из плоти и крови исторический персонаж нашего недавнего прошлого. Тонны источников, километры воспоминаний. И в каждом — описание характера. Хитрый, осторожный, недоверчивый, авантюрный, жёсткий, порой жестокий, сентиментальный, начитанный, вдумчивый, дотошный — это всё про него. И всё это богатство осталось за сценой.

Но всё это меркнет перед замыслом драматурга.

Вот лишь некоторые смыслы, которые транслировались зрителю в монологах главного героя. Сразу оговорюсь — это не прямые цитаты. Это пересказ, поскольку текст пьесы не опубликован.

Постулат первый. Сталину рассуждать некогда. Он — богоборец. Он на земле всех победил и теперь сражается с Богом. Обманывает его, для видимости покоряется, ведет диалог. Как с умным человеком, коих в окружении не наблюдается.

Постулат второй. Нас было всего трое неинтеллигентов: Ленин, Троцкий и я. Поэтому мы так ненавидели всех остальных в ЦК. И я избавился от них, потому, что интеллигенция мешает революции. Революция вообще нужна, чтобы выявить психопатов. Сначала психопаты сделают всю кровавую работу, а потом их нужно безжалостно уничтожить.

Постулат третий, всенародно известный. Государство — это огромный часовой механизм, который состоит из винтиков и колесиков. Лидер государства — это часовщик, который должен обнаружить прогнивший винтик, пока он не заразил другие винтики, и заменить его на новый, хороший. И никто не знал, кроме меня, как это нужно делать. Потому, что никто не обладал всей полнотой информации.

Постулат четвёртый. Никто не хочет жить скромно, как я. Все пекутся о собственном достатке. Ничтожные стяжатели, не имеющие великих целей.

В драматическом построении пьесы, древней ли, современной ли, есть непреложные законы. Законы жанра. Того самого, за который люди заплатили деньги и пришли посмотреть художественное полотно. Эти законы гласят, что в пьесе должны быть завязка, кульминация и развязка. И изменения в характере героя, и понимание чего-то главного.

Ничего этого ни у режиссёра, ни у драматурга нет. Кульминация действия — 1945 год, Победа, торжественный приём в Кремле, белый китель, тост за великий русский народ ошибочно были поняты зрителями, как, может быть, пафосная, но вполне логичная смысловая кода. Великий государственный деятель, отдавший бессмертную душу за величие страны, не понятый собственной семьей, одинокий на вершине власти, одержал Великую Победу. Ту самую, которой мы гордимся до сих пор. Память, о которой стучит в наше сердце.

Раздались благодарные аплодисменты.

Ан нет! Ещё не всё сказал Иосиф Виссарионович. Не все смыслы донёс до винтиков у подножия пирамиды. Не заставил восхищаться мудростью сильного лидера. И в нарушение всех законов жанра, наплевав на рисунок роли, смысл пьесы и прочие мелкие препятствия на пути великой цели, спектакль неожиданно, в последние 20 минут (20! огромное время!), превращается то ли в творчество агитбригады 20-х годов, то ли в лекцию о государстве лектора из общества «Знание». Со сцены идёт непрерывный монолог, скучный, как Книга Чисел, заунывный, как зурна на закате. Никто ничего не играет, не изображает. Главный герой вещает со сцены о вечных ценностях:

Постулат пятый. Превращение России из аграрной в мощную индустриальную державу посредством коллективизации (привет Столыпину!) — это подвиг по расчистке авгиевых конюшен. А строители Магнитки и Днепрогэса — сплошь вчерашние крестьяне, подавшиеся от нечего делать в город. И никаких заключённых там не было. Сплошь свободные строители коммунизма с паспортами и койками в общежитии.

Постулат шестой. Троцкий и Тухачевский — бонапарты. «А нам нужны бонапарты?» — спрашивает Сталин зрительный зал. Нет! Туда им и дорога.

Постулат седьмой. В России было много хороших людей. Великих нет. Один я. Да, эти хорошие люди собраны в основание пирамиды, на них опирается великая верхушка. Если ты не великий, наверху тебе делать нечего.

Постулат восьмой. Неоправданная жестокость — это каприз. Оправданная жестокость — это государственная стратегия, необходимость на пути к великой державе.

Постулат девятый. После моей смерти много плохого скажут, но сильный ветер истории сметёт с моего надгробного камня весь мусор.

Вот такой вот символ веры.

Разжёванный, лапидарный, как средневековый таран из большого бревна. Для винтиков, шпунтиков, колёсиков в основании пирамиды. Для тех, кто не изучал историю, не привык думать и анализировать, для тех, кому надо дать готовое, чтобы сомнений не возникало. Сказал, поцеловал маму, опустился на одно колено перед самим собой маленьким, как Григорий Мелехов перед сыном, спрятал лицо в детских ладонях.

Проще всякого простого: Вождь, Учитель и Отец.

Зал аплодировал стоя.

Время сегодня такое. Нефть падает, рубль дешевеет, зарплаты растут медленно, а гордиться страной хочется. Очень. Чтобы не задавать себе постоянно один и тот же противный вопрос: если здесь всё плохо, что ты сделал, чтобы было хорошо, или хотя бы почему ты живешь там, где плохо? Винтикам хочется, чтобы Родина была великой. Поэтому так взлетел интерес к Сталину. «Выиграл войну, все боялись, враги уважали, взял страну с сохой, оставил с ядерной бомбой». Знакомые идеологемы. Сталин — фигура сложная. Не дающая однозначных ответов.

Для драматурга и режиссёра полутона оказались лишними. Что, кстати, подчёркивала работа художника. Чёрное или белое. Святой или Тиран? Ответ авторов зрители получили вчера. Великий человек радел за державу. Один-одинешенек.

И словно не было великих маршалов Победы Жукова, Конева, Рокоссовского, не было героев-солдат, носивших на гимнастёрках ордена Святого Георгия рядом с советскими наградами, не было Курчатова и Королёва, академика Лихачёва и режиссёра Эйзенштейна. Не писал великую 7-ю симфонию Шостакович в блокадном Ленинграде. И Алексей Толстой не поднял петровскую эпоху как щит над сталинским временем. И великий Шолохов не написал самую страшную и самую гениальную эпопею ХХ века, как раз про революцию, так горячо любимую Сталиным.

А самое страшное, что не было ГУЛАГа, шарашек, где Королёв строил свои ракеты, не было миллионов расстрелянных ни за что «винтиков» и «шестерёнок». Не вывозили в заснеженные казахские степи кулаков за то, что в хозяйстве аж две лошади, не судили за колоски, за анекдоты, за то, что не отказывались от матерей и отцов. Ещё? Здесь, на Дону, не было расказачивания? Ваши бабушки не прятали фотографии дедов в казачьей форме? Не сидели в лагерях жёны высших партийных чиновников, как заложники, гаранты верного служения Хозяину. И не в Турции и в Испании отдыхали советские граждане.

Забыли. Тоска по сильной руке, инфантильное желание не нести личную ответственность за судьбу страны, за выбор, за свои убеждения, отсутствие этих самых убеждений у вчерашних крепостных достают из небытия припылённую, но все ещё грозную фигуру Сталина. Он строил то государство, которое хотел, единственное, которое знал. Абсолютную монархию. Или восточную деспотию, как разновидность абсолютной монархии. Ему это удалось. Последствия мы расхлёбываем до сих пор.

Две стороны одного спектакля — художественная и идеологическая, безусловно, впечатляют. Одна — откровенным непрофессионализмом, другая — откровенным социальным заказом. Этот заказ не был выполнен. Судя по тексту и смыслам, авторы ставили задачу показать величие вождя. И подобрали для этого не тот формат и не те акценты. Не семья должна быть в оппозиции, не подчинённые должны поддерживать героя, и не в жанре камерного спектакля. Сталин, как исторический персонаж планетарного масштаба, человек, повлиявший на судьбы мира ХХ века, достоин большего. А если получилась агитка — вас ждут сельские дома культуры. Если лекция — не называйте это спектаклем. Если художественное произведение, на которое претендует театр, то не делайте публику дурой.

Новый спектакль театра Горького — для забывчивых и расслабленных демократией и свободой слова. И режиссёр, и драматург не помнят, не знают, не желают понимать, что как только новый символ веры из девяти постулатов станет государственной идеологией, как только воспетый ими Хозяин станет у руля, они по его прихоти — за одно неправильное слово в тексте, за ошибку актёра, который в монологе перенёс смерть Кирова в 1947 год, за отсутствие в 1945 году на парадном кителе Сталина второй звезды – звезды Героя Советского Союза — сядут все. Всей труппой. И спектакли ставить будут в магаданских лагерях на общественных началах. Если останутся живы.